Я посмотрела на карту третьего фолаута, и меня пронзили ужас и тоска: я никогда не поиграю эту игру. Сессия никогда не закончится. Я снова хочу бросить рггу. хочу нарожать детей и быть тупой доохозяйкой.

---

извините, владелец дневника ограничен. но вы можете написать ему на у-мыло!

---

i had morphine because of an accident, is awful, weird and ugly, dont do drugs ,sorry my english im from mexico.

---

07.01.2009 в 04:33

Пишет  падрэ Алькадес:

«Я спросил одного кадровика, почему все непременно требуют высшего образования. Он ответил:
— Чтобы была гарантия, что этот человек в состоянии 5 лет подряд бесплатно заниматься тупой неинтересной хуйнёй»

прекрасно, по-моему.

---

хахахаха соционика

07.01.2009 в 04:40

Пишет  Маньяковский:

06.01.2009 в 15:04

Пишет  Silentium_:

Как убивают разные социотипы:

Дон Кихот - будет спрашивать жертву о том - как она хочет умереть, жертва станет рассказывать какой Дон плохой человек, Дону надоест это и он просто стукнет первым попавшимся тупым предметом. А потом будет долго думать каким способом можно было бы его еще замочить.

Дюма - познакомится с вами на улице, разговорит, приласит на чашку чая с собственноручно испеченым тортиком со..стрехнином..Поняв, что не продумал куда деть труп, и вобще зря сделал это в своей квартире, расстроенный позвонит Дону, который подбросит пару идей как выгодно избавиться от трупа.

Робеспьер - каждое убийство совершается в праздники, когда вокруг много народу, шум и гам. Жертвы взрываются одновременно с разрядами фейерверков!

Гюго - ради совершенствования навыков киллера пойдет на курсы "10 ступеней мастерства супер-убийцы". После окончания курсов, окажется, что пытавшиеся его нанять взорваны, Гюго на радостях позовет гостей и будет рассказывать забавные истории, произошедшие на курсах.

Жуков - приобщит жертву к какому-нибудь идейному делу, запудрив мозги жизненной философией, укажет вам место в "партии" - например, поехать миротворцем на Ближний Восток. Жертва постарается попасть в гущу событий, придавая значимость своему существованию, и погибнет.

Есенин - влюбит жертву в себя, склонит к двойному самойбийству путём отравления, модному среди японской молодежи, но яд подсыпит только жертве.

Горький - попросит инструкции по умерщвлению, выполнит все тщательно, без лишних вопросов и точно в сроки.

Гамлет - вспомнит самое трагическое убийство в истории, и постарается его повторить. Если получится - напишет книгу "Как я стал киллером", если не получится, пожалуется Горькому на злосчастную судьбу, а когда тот всё сделает, напишет книгу - "Как я стал наставником киллера".

Джек - подстережет вас у борделя, перехватит расскажет о том, какие эксклюзивные у него для вас есть предложения на сегодняшнюю ночь, заведет в тёмную подворотню и застрелит.

Драйзер - возьмется за задание, только если жертва будет по его мнению последней сволочью и подонком. Перед смертью зачитает жертве обвинительный приговор.

Бальзак - позвонит Наполеону и будет долго жаловаться о том как ему не хочется убивать, как это хлопотно, накладно и безрадостно.

Наполеон - заманит жертву к Бальзаку обещанием устроить секс втроем, вручит Бальзаку видеокамеру, под видом игры свяжет жертву и задушит.

Штирлиц - постарается сделать все быстро и тихо. И чтобы Достоевский не узнал. Прочитает книгу о 101 нераскрытом преступлении и возьмет для решения самый подходящий способ.

Достоевский - придет к предполагаемой жертве с повинной и настолько достанет её своими душевными терзаниями, что она из жалости к нему пойдет и сама повесится.

Гексли - вотрется к жертве в доверие, общаясь и наблюдая будет выяснять слабые места и придумывать идеи убийства одна ярче другой, пока не позвонят заказчики с напоминанием о том, что все сроки вышли.

Габен - согласится только за большие деньги. Будет тщательно выбирать из коллекции подходящее орудие убийства (скорее всего им опять станет катана). Прийдет в дом к жертве, убьет быстро и незаметно для неё самой.

---

www.avax-server.net/index.php?act=Print&client=...

гребанная сессия.

---

Охота прикупить конху. Вопрос к конхоманьякам: эту или эту?

---

ох ты. этому дневнику больше пяти лет.

---

кусок пролога "Джанки"

Я родился в тысяча девятьсот четырнадцатом, в солидном трехэтажном
кирпичном особняке, в одном из самых крупных городов Среднего Запада. Семья
жила в полном достатке. Отец владел предприятием, которое занималось
поставками пиломатериалов. Прямо перед домом - лужайка, на заднем дворе -
сад, садок для рыб и, окружавший все это хозяйство высокий деревянный забор.
Помню фонарщика, зажигавшего газовые уличные фонари, здоровый, черный,
блестящий Линкольн и поездки в парк по субботам - всю эту бутафорию
безопасного, благополучного образа жизни, ушедшего теперь навсегда. Я мог бы
рассказать еще о старом немецком докторе, жившем в соседнем доме, о крысах,
шнырявших на заднем дворике, тетиной газонокосилке и о моей ручной жабе,
обитавшей рядом с садком, но не хотелось бы опускаться до шаблонов, без
которых не обходится ни одна автобиография.
По правде говоря, мои ранние детские воспоминания окрашены страхом
ночных кошмаров. Я боялся остаться один, боялся темноты, боялся идти спать -
и все это из-за видений, в которых сверхъестественный ужас всегда граничил с
реальностью. Я боялся, что в один прекрасный день мой сон не кончится, даже
когда я проснусь. Я вспоминал подслушанный мной рассказ прислуги об опиуме -
о том, какие сладкие, блаженные сны видит курильщик опиума и говорил себе:
"Вот когда вырасту, то обязательно буду курить опиум".
В детстве я был подвержен галлюцинациям. Однажды ранним утром я увидел
маленьких человечков, играющих в игрушечном домике, который я собрал. Страха
я не испытал, только какое-то спокойствие и изумление. Следующая навязчивая
галлюцинация или кошмар, преследовавшая меня неотступно в возрасте
четырех-пяти лет, была связана с "животными в стене", она начиналась в
бредовом состоянии от странного, не поддающегося диагнозу, нервного
возбуждения.
Я посещал начальную школу с будущими примерными гражданами -
адвокатами, докторами, бизнесменами этого крупного городского захолустья на
Среднем Западе. В общении с другими детьми был робок и ужасно боялся
физического насилия. Одна агрессивная маленькая лесбиянка дергала меня за
волосы всякий раз, когда замечала. Так бы и вмазал ей сейчас по роже, но, к
сожалению, опоздал - давным давно она свалилась с лошади и сломала себе шею.
Когда мне было около семи, мои родители решили переехать на окраину,
дабы "скрыться от людей". Купили большой дом, окруженный лесами и полями, с
рыбьим садком и белками вместо крыс. Так и зажили здесь, в спокойной дыре с
прекрасным садом, напрочь оборвав все связи с городской жизнью.
В средней школе я ничем особо не выделялся ни в спорте, ни в учебе, и
был типичным середнячком. Математика, как и остальные точные науки, была для
меня темным лесом. Никогда не любил спортивные командные состязания, по
возможности стараясь от них увильнуть. Короче, слыл хроническим симулянтом.
Зато обожал рыбачить, постреливать всякую живность и подолгу шататься. Для
американского мальчика того времени, я читал гораздо больше обычного: Оскара
Уайльда, Анатоля Франса, Бодлера, даже Андре Жида. На почве романтики я
сдружился с одним парнем, и по выходным мы исследовали старые каменоломни,
катались по округе на велосипедах и рыбачили везде, где только клевало.
В то время, меня просто потрясла автобиография одного вора-взломщика
под названием "Всегда неправ", где автор вполне обоснованно утверждал, что
провел большую часть своей жизни за решеткой. Для меня, в сравнении со
скукотищей "среднезападного болота", напрочь исключавшего всякую связь с
внешним миром, это звучало захватывающе интересно. В своем приятеле я видел
союзника, сообщника в преступлениях. Наткнувшись на заброшенную фабрику, мы
перебили там все стекла и стянули резец. Нас поймали, и наши предки были
вынуждены возместить причиненный ущерб. После этого мой дружок меня
"законсервировал", поскольку общение со мной стало угрожать его положению в
"определенных кругах". Я вскоре понял, что с этими "определенными кругами",
как и со всеми остальными людьми, невозможен какой бы то ни было компромисс
и обрел себя в полной мере в совершенном одиночестве.
Окружение опустело, противник затаился и я предался приключениям в
одиночку. Мои мелкоуголовные деяния были жестами абсолютно невыгодными и, по
большей части, безнаказанными. Я мог забраться в пустой дом, слоняться там
по комнатам и смотаться, так ничего и не взяв. Бабки мне были, по сути дела,
не нужны. Иногда я колесил по округе с винтовкой 22 калибра, подстреливая
цыплят. Я водил машину с полным пренебрежением к правилам дорожного
движения, пока не вляпался в аварию ( из которой выпутался чудом и
сравнительно легко отделался), сильно перепугался и стал обыденно
осторожным.
Я поступил в один из трех ведущих университетов, где специализировался
по английской литературе, не проявляя ни малейшего интереса к какому-либо
другому предмету. Я ненавидел университет, ненавидел город, где он
находился. Все, что соприкасалось с этим местом, разило падалью.
Университет, бывший убогой подделкой под английский, заполонили выпускники
закрытых средних учебных заведений, столь же убого-поддельных под английские
частные школы. Я оказался в полной изоляции, так как никого здесь не знал, а
замкнутая корпорация вышеупомянутых типов питала отвращение к чужакам.
Совершенно случайно повстречал нескольких денежных педрил из
международной голубой системы, путешествовавших по всему миру, снимавших
себе подобных во всех голубых притонах от Нью-Йорка до Каира. Я, выражаясь
языком социологов, усвоил их образ жизни, лексику и знаковую систему. Но,
поскольку в большинстве своем они были полными ничтожествами, я резко
охладел к этой компании после первоначальных восторгов.
Когда я без всяких отличий закончил учебу, то получал по отцовской
доверенности сто пятьдесят долларов в месяц. На дворе - депрессия, работы не
было, даже если я слишком хотел чем-нибудь заняться, думать об этом не
приходилось. Я мотанул в Европу, проболтавшись там около года. Европа
находилась в последней стадии послевоенного догнивания. За баксы можно было
купить большую часть населения Австрии, самцов или самок, без разницы. Это
было в 1936 году, незадолго до прихода нацистов, которые вскоре прикрыли
либидные пляски заокеанских туристов.
Вернулся в Штаты. Благодаря деньгам, доставшимся мне из трастового
фонда, я мог преспокойно жить, не работая и не преступая закон. Я и в мыслях
не возвращался к тому образу жизни, который вел в родной дыре на Среднем
Западе. Бесцельно болтаясь, посещал курсы лекций для дипломников по
психологии и брал уроки джиу-джитсу. Решив пройти курс психоанализа, около
трех лет продолжал изыскания в данной сфере, устранив для себя внутренние
запреты и общую озабоченность, чтобы жить как мне хочется. Успехам в
психоанализе я был в самой малой степени обязан своему аналитику,
невзлюбившему мою, как он выражался,"ориентацию". В конце концов, презрев
аналитическую объективность восприятия, этот чувак выставил меня за дверь
как "отъявленного мошенника". Впрочем, я был больше чем он удовлетворен
достигнутыми результатами.
После того, как по причине физической непригодности меня не приняли на
курсы офицерской подготовки (я обратился наудачу в пять мест и везде получил
отказ), меня призвали в Армию, признав, судя по всему, годным к бессрочной
службе без права на повышение. Осознав, что солдатская лямка в скором
времени станет удавкой, я незамедлительно отмазался, вытащив на свет божий
древнее заключение родной психушки.
Как-то раз, протащившись от приколов Ван Гога, я отрезал себе кончик
мизинца, надеясь произвести впечатление на занимавшую меня в то время,
особу. Врачебная "психбратия" никогда не слышала о Ван Гоге и констатировала
шизофрению, к тому же в параноидальной форме, что объясняло не вписавшийся в
их диагностику фактик: я прекрасно понимал, где и с кем находился, и знал,
кто был президентом Соединенных Штатов. Когда армейские шишки увидали этот
диагноз, меня немедленно демобилизовали с категоричной пометкой в белом
билете:"Сей муж более не подлежит призыву или перекомиссовке".
Развязавшись с военной бодягой, я переменил множество занятий. К тому
времени можно было уже найти любую работу, какая только в голову взбредет.
Работал частным детективом, дезинсектором, барменом. Трудился на заводах и в
конторах, параллельно ошиваясь в околоуголовной среде. Но чем бы я ни
занимался, каждый месяц имел свой минимум в сто пятидесят долларов как штык.
В принципе, мне не нужно было делать деньги, поэтому рисковать своей
свободой ради совершения поступков, расцениваемых как преступления, казалось
романтическим сумасбродством. Как раз в то время, и при таких условиях, я
повстречался с морфой и стал наркоманом. Сразу же возник приевшийся мотив -
настоящая потребность в деньгах, доселе мною не испытываемая.

---

Сегодня Саша что-то загоняла, вперившись глазами в пустоту.
Она уродливо роняет слюну и говорит:
- Мэ мэ.
Сложно поверить в то, что у меня тоже когда-то был такой же период.
Мне нужны психостимуляторы, иначе я и двух работ сегодня не напишу - а нам ведь еще кино снимать.
Контрл а - делит. Это правильно.
Инновационная упаковка открывается и закрывается несколько раз. Надо больше писать, всё, что придет в голову, и тогда меня ждёт успех (ненавижу это гребанное словоблудие!).
Думаю для первой работы по источниковедению использовать мемуары Маяковского (да-да, вот этот отрывок - не пырься на меня, Дэвид Блэйн!), а для второй что-нибудь из Берроуза ( в одном из отзывов к Гомосеку: "Навряд ли эта повесть способна вызвать гомофобию даже у самого закоренелого гомофоба - Ли так жалок..."). Мне больше всего, конечно, нравится Кот внутри, но достаточно ли там фактического материала?... наверное, нет. Стоит взять пролог из Джанки.

---

кусок воспоминаний Маяковского об Америке

Утром откатывалась Америка, засвистывал экспресс, не останавливаясь, вбирая хоботом воду на лету. Кругом вылизанные дороги, измурашенные фордами, какие-то строения технической фантастики. На остановках виднелись техасские ковбойские дома с мелкой сеткой от комаров и москитов в окнах, с диванами-гамаками на огромных террасах. Каменные станции, перерезанные ровно пополам: половина для нас, белых, половина — для черных, «фор нигрос», с собственными деревянными стульями, собственной кассой — и упаси вас даже случайно залезть на чужую сторону!
Поезда бросались дальше. С правого боку взвивался аэро, перелетал на левую, вздымался опять, перемахнув через поезд, и несся опять по правой.
Это сторожевые пограничные американские аэропланы.
Впрочем, почти единственно виденные мной в Соединенных Штатах.
Следующие я видел только в трехдневных аэрогонках в ночной рекламе над Нью-Йорком.
Как ни странно, авиация развита здесь сравнительно мало.
Могущественные железнодорожные компании даже каждую воздушную катастрофу смакуют и используют для агитации против полетов.
Так было с разорванным пополам (уже в мою бытность в Нью-Йорке) воздушным кораблем Шенандоу, когда тринадцать человек спаслись, а семнадцать вслизились в землю вместе с окрошкой оболочки и стальных тросов.
И вот в Соединенных Штатах почти нет пассажирских полетов.
Может, только сейчас мы накануне летающей Америки. Форд выпустил первый свой аэроплан и поставил его в Нью-Йорке в универсальном магазине Ванамекер, — там, где много лет назад был выставлен первый авто-фордик.
Ньюйоркцы влазят в кабину, дергают хвост, гладят крылья, — но цена в 25 000 долларов еще заставляет отступать широкого потребителя. А пока что аэропланы взлетали до Сан-Антонио, потом пошли настоящие амеэиканские города. Мелькнула американская Волга — Миссисипи, огорошил вокзал в Сан-Луисе, и новью в просветах двадцатиэтажных небоскребов Филадельфии уже сияло настоящее дневное рекламное нежалеемое, неэкономимое электричество.
Это был разбег, чтобы мне не удивляться Нью-Йорку. Больше, чем вывороченная природа Мексики поражает растениями и людьми, ошарашивает вас выплывающий из океана Нью-Йорк своей навороченной стройкой и техникой. Я въезжал в Нью-Йорк с суши, ткнулся лицом только в один вокзал, но хотя и был приучаем трехдневным проездом по Техасу, глаза все-таки растопырил.
Много часов поезд летит по Гудзонову берегу шагах в двух от воды. По той стороне — другие дороги у самого подножья Медвежьих гор. Гуще прут пароходы и пароходики. Чаще через поезд перепрыгивают мосты. Непрерывней прикрывают вагонные окна встающие стены — пароходных доков, угольных станций, электрических установок, сталелитейных и медикаментных заводов. За час до станции въезжаешь в непрерывную гущу труб, крыш, двухэтажных стен. стальных ферм воздушной железной дороги. С каждым шагом на крыши нарастает по этажу. Наконец дома подымаются колодезными стенками с квадратами, квадратиками и точками окон. Сколько ни задирай головы — нет верхов. От этого становится еще теснее, как будто щекой трешься об этот камень. Растерянный, опускаешься на скамейку — нет надежд, глаза не привыкли видеть такое; тогда остановка — Пенсильвэния-стэйшен.
На платформе — никого, кроме негров-носильщиков. Лифты и лестницы вверх. Вверху — несколько ярусов галерей, балконов с машущими платками встречающей и провожающей массы.
Американцы молчат (или, может быть, люди только кажутся такими в машинном грохоте), а над американцами гудят рупоры и радио о прибытиях и отправлениях.
Электричество еще двоится и троится белыми плитками, выстилающими безоконные галереи и переходы, прерывающиеся справочными бюро. целыми торговыми рядами касс и никогда не закрывающимися всеми магазинами — от мороженных и закусочных до посудных и мебельных.
Едва ли кто-нибудь представляет себе ясно целиком весь этот лабиринт. Если вы приехали по делу в контору, находящуюся версты за три в Дантауне — в банковском, деловом Нью-Йорке, в каком-нибудь пятьдесят третьем этаже Вульворт Бильдинг и у вас совиный характер — вам незачем вылазить из-под земли. Здесь же, под землей, вы садитесь в вокзальный лифт, и он взвивает вас в вестибюль Пенсильвэния-отель, гостиницы с двумя тысячами всевозможных номеров.
Все, что нужно торгующему гражданину: почты, банки, телеграфы, любые товары — все найдешь здесь, не выходя за пределы отеля.
Здесь же сидят какие-то смышленые маменьки с недвусмысленными дочерьми.
Иди танцуй.
Шум и табачный чад, как в долгожданном антракте громадного театра после длинной скучной пьесы.
Тот же лифт опустит вас к подземке (собвей), берите экспресс, который рвет версты почище поезда. Слезаете вы в нужном вам доме. Лифт завинчивает вас в нужный этаж без всяких выходов на улицу. Та же дорога вывертит вас обратно на вокзал, под потолок-небо пенсильванского вокзала, под голубое небо, по которому уже горят Медведицы, Козерог и прочая астрономия. И сдержанный американец может ехать в ежеминутных поездах к себе на дачную качалку-диван, даже не взглянув на гоморный и содомный Нью-Йорк.
Еще поразительнее возвышающийся несколькими кварталами вокзал Гранд-Централ.
Поезд несется по воздуху на высоте трех-четырех этажей. Дымящий паровоз сменен чистеньким, не плюющимся электровозом, — и поезд бросается под землю. С четверть часа под вами еще мелькают увитые зеленью решетки просветов аристократической тихой Парк-Авеню. Потом и это кончается, и полчаса длится подземный город с тысячами сводов и черных тоннелей, заштрихованных блестящими рельсами, долго бьется и висит каждый рев, стук и свист. Белые блестящие рельсы становятся то желтыми, то красными, то зелеными от меняющихся семафоров. По всем направлениям — задушенная сводами, кажущаяся путаница поездов. Говорят, что наши эмигранты, приехавшие из тихой русской Канады, сначала недоумевающе вперяются в окно, а потом начинают реветь и голосить:
— Пропали, братцы, живьем в могилу загнали, куда ж отсюда выберешься?
Приехали.
Над нами ярусы станционных помещений, под залами — этажи служб, вокруг — необозримое железо дорог, а под нами еще подземное трехэтажие собвея.
В одном из фельетонов «Правды» товарищ Поморский скептически высмеял вокзалы Нью-Йорка и поставил им в пример берлинские загоны — Цоо и Фридрихштрассе.
Не знаю, какие личные счеты у товарища Поморского с нью-йоркскими вокзалами, не знаю и технических деталей, удобства и пропускных способностей, но внешне — пейзажно, по урбанистическому ощущению, нью-йоркские вокзалы — один из самых гордых видов мира.

www.geopoesia.ru/ru/travelogs/usa/mayakovskiy/a...

---

сегодня др у сида баррета

мыши-байкеры с марса
желтый мне понравился. хочу от него детей.

@настроение: почистила фленту

---

мне скоро стукнет двадцатник. я ничего не делающая бесперспективная тетка. вокруг меня есть люди, которые мадше, но гораздо круче меня. всё вгоняет меня в тоску. я не могу заниматься любимым делом, т.к. у меня его нет. я ною ною ною. мне надо написать 4 письменных работы. я не хочу писать ни одной. аллес.

---

Решила писать литературу и столкнулась с серьезными проблемами: мне одиноко, страшно и хочется спать. и не хочется учить.

---

ну всё, бля. 3 по всемирке. серегичев подтвердил. сволочь.

---

очень красивое здание. билет стоил 800р., людей было битком. так и ушли мы ни с чем(

---

Если бы я перечислила все фильмы, которые я посмотрела за этот год, у вас бы челюсть отвисла, да! я берегу ваши нервы.
и книжки. книжки тоже. как минимум пять у меня в списке есть за этот год, да!

---

Отточенное лезвие - это как Полет над гнездом кукушки наооборот?

---

дайри-поиск по записям. Ключевое слово - порно. Что выпадает первым? прааавильно, Вийка.
ХД

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра