и следы их быстро начинают проходить в школе
перечитываю "Белую Книгу" Жана Кокто. В первый раз мне не понравилось, а сейчас кажется вполне увлекательным отражением той декадентской среды.
что-то типа того Под музыку, всю в кудряшках-завлекалочках, мы танцевали вальс. Корпус
откинут назад, пах к паху, строгие профили с потупленными глазами отстают в
движении от плетущих кружево ног, иногда упирающихся, словно конские копыта.
Свободные руки грациозно занимают позицию, принятую в народе, когда выпивают
и когда писают. Весеннее головокружение овладевает плотью. Она прорастает
ветвями, твердые оболочки лопаются, пот смешивается с потом, и пара держит
путь в комнатушку с ходиками и пуховыми перинами.
Без аксессуаров, внушающих трепет штатским, и манер, которые
культивируют моряки, чтоб придать себе храбрости, "Громобой" оказался робкой
зверушкой. У него был перебитый нос -- ударили графином в какой-то драке. С
прямым носом он мог бы остаться заурядно смазливым. Графин прикосновением
мастера превратил заготовку в шедевр.
На обнаженном торсе этого юноши, олицетворявшего для меня само счастье,
заглавными синими буквами было вытатуировано: "СЧАСТЬЯ НЕТ". Он рассказал
мне свою историю. Совсем короткую. Вся она укладывалась в эту
душераздирающую татуировку. Он только что вышел из морской тюрьмы. После
мятежа на "Эрнесте Рекане" его спутали с кем-то другим; вот почему волосы у
него были обриты, что огорчало его и чудо как украшало. "Нет мне счастья, --
повторял он, покачивая этой своей лысой головкой античного бюста, -- нет и
не будет".
Я надел ему на шею цепочку-талисман. "Я ее тебе не дарю, -- сказал я,
-- это не принесло бы счастья ни тебе, ни мне; но сегодня вечером носи ее".
Потом зачеркнул своим стилографом зловещую татуировку. Поверх нее я
нарисовал звезду и сердце. Он улыбался. Он понимал -- больше кожей, нежели
чем-нибудь еще -- что он под зашитой, что наша встреча не похожа на те, к
которым он привык: встречи ради быстрого удовлетворения эгоизма.
Счастья нет! Возможно ли? С таким ртом, с такими зубами, глазами,
животом, с такими стальными мускулами, с такими ногами? Счастья нет -- с
этим сказочным морским растеньицем, безжизненным, мятым, брошенным в пене,
которое вдруг расправляется, расцветает и, воспрянув, выбрасывает свой сок,
едва попадет в стихию любви. У меня это не укладывалось в голове; и чтобы
разрешить загадку, я погрузился в притворный сон,
Счастья-Нет рядом со мной оставался недвижим. Мало-помалу я
почувствовал, что он тихонько, осторожно старается высвободить свою руку, на
которую я налег локтем. Ни на миг мне и в голову не пришло, что он замышляет
недоброе. Такое подозрение было бы непониманием флотского кодекса. "Устав,
порядок" -- ключевые слова в лексиконе моряков.
Я наблюдал за ним в шелочку век. Сперва он взвесил в горсти цепочку,
поцеловал ее, потер ею татуировку. Потом с жутковатой неспешностью
плутующего игрока проверил мой сон -- покашлял, потрогал меня, послушал мое
дыхание и, подвинув голову к моей раскрытой ладони, нежно прильнул к ней
щекой.
Нескромный соглядатай этого покушения незадачливого ребенка,
завидевшего спасательный буй в открытом море, я должен был напрячь все силы,
чтоб не дать себе потерять голову, симулировать внезапное пробуждение и
разбить свою жизнь.
На рассвете я ушел. Я избегал смотреть ему в глаза, полные надежды,
которую он чувствовал, а высказать не мог. Он отдал мне цепочку. Я поцеловал
его, укрыл, подоткнул одеяло и погасил лампу.
Мне надо было вернуться к себе в гостиницу, а здесь внизу отметить
время (5 часов), когда морякам положено вставать, на грифельной доске с
бесчисленными инструкциями подобного же рода. Потянувшись за мелом, я
обнаружил, что забыл перчатки. Я вернулся наверх. Щель под дверью светилась.
Значит, лампу снова зажгли. Я не устоял перед искушением заглянуть в
замочную скважину. В ее барочной рамке склонялась бритая головка.
Счастья-Нет, уткнувшись лицом в мои перчатки, плакал навзрыд.
Минут десять я простоял в нерешительности под этой дверью. Я уже готов
был открыть ее, как вдруг на лицо Счастья-Нет наложилось до полного
совпадения лицо Альфреда. Я крадучись спустился по лестнице, потянул за
шнур, вышел и захлопнул за собой дверь. На пустой площади фонтан твердил
свой торжественный монолог. "Нет, -- думал я, -- мы не одного царства.
Пробудить ответное чувство в цветке, в дереве, в звере уже прекрасно. Жить с
ними невозможно".
Разгорался день. Петухи пели над морем. Его присутствие выдавала темная
прохлада. Из выходящей на площадь улочки появился человек с охотничьим
ружьем на плече. Я шел к себе в гостиницу, таща за собой неимоверную
тяжесть.
что-то типа того Под музыку, всю в кудряшках-завлекалочках, мы танцевали вальс. Корпус
откинут назад, пах к паху, строгие профили с потупленными глазами отстают в
движении от плетущих кружево ног, иногда упирающихся, словно конские копыта.
Свободные руки грациозно занимают позицию, принятую в народе, когда выпивают
и когда писают. Весеннее головокружение овладевает плотью. Она прорастает
ветвями, твердые оболочки лопаются, пот смешивается с потом, и пара держит
путь в комнатушку с ходиками и пуховыми перинами.
Без аксессуаров, внушающих трепет штатским, и манер, которые
культивируют моряки, чтоб придать себе храбрости, "Громобой" оказался робкой
зверушкой. У него был перебитый нос -- ударили графином в какой-то драке. С
прямым носом он мог бы остаться заурядно смазливым. Графин прикосновением
мастера превратил заготовку в шедевр.
На обнаженном торсе этого юноши, олицетворявшего для меня само счастье,
заглавными синими буквами было вытатуировано: "СЧАСТЬЯ НЕТ". Он рассказал
мне свою историю. Совсем короткую. Вся она укладывалась в эту
душераздирающую татуировку. Он только что вышел из морской тюрьмы. После
мятежа на "Эрнесте Рекане" его спутали с кем-то другим; вот почему волосы у
него были обриты, что огорчало его и чудо как украшало. "Нет мне счастья, --
повторял он, покачивая этой своей лысой головкой античного бюста, -- нет и
не будет".
Я надел ему на шею цепочку-талисман. "Я ее тебе не дарю, -- сказал я,
-- это не принесло бы счастья ни тебе, ни мне; но сегодня вечером носи ее".
Потом зачеркнул своим стилографом зловещую татуировку. Поверх нее я
нарисовал звезду и сердце. Он улыбался. Он понимал -- больше кожей, нежели
чем-нибудь еще -- что он под зашитой, что наша встреча не похожа на те, к
которым он привык: встречи ради быстрого удовлетворения эгоизма.
Счастья нет! Возможно ли? С таким ртом, с такими зубами, глазами,
животом, с такими стальными мускулами, с такими ногами? Счастья нет -- с
этим сказочным морским растеньицем, безжизненным, мятым, брошенным в пене,
которое вдруг расправляется, расцветает и, воспрянув, выбрасывает свой сок,
едва попадет в стихию любви. У меня это не укладывалось в голове; и чтобы
разрешить загадку, я погрузился в притворный сон,
Счастья-Нет рядом со мной оставался недвижим. Мало-помалу я
почувствовал, что он тихонько, осторожно старается высвободить свою руку, на
которую я налег локтем. Ни на миг мне и в голову не пришло, что он замышляет
недоброе. Такое подозрение было бы непониманием флотского кодекса. "Устав,
порядок" -- ключевые слова в лексиконе моряков.
Я наблюдал за ним в шелочку век. Сперва он взвесил в горсти цепочку,
поцеловал ее, потер ею татуировку. Потом с жутковатой неспешностью
плутующего игрока проверил мой сон -- покашлял, потрогал меня, послушал мое
дыхание и, подвинув голову к моей раскрытой ладони, нежно прильнул к ней
щекой.
Нескромный соглядатай этого покушения незадачливого ребенка,
завидевшего спасательный буй в открытом море, я должен был напрячь все силы,
чтоб не дать себе потерять голову, симулировать внезапное пробуждение и
разбить свою жизнь.
На рассвете я ушел. Я избегал смотреть ему в глаза, полные надежды,
которую он чувствовал, а высказать не мог. Он отдал мне цепочку. Я поцеловал
его, укрыл, подоткнул одеяло и погасил лампу.
Мне надо было вернуться к себе в гостиницу, а здесь внизу отметить
время (5 часов), когда морякам положено вставать, на грифельной доске с
бесчисленными инструкциями подобного же рода. Потянувшись за мелом, я
обнаружил, что забыл перчатки. Я вернулся наверх. Щель под дверью светилась.
Значит, лампу снова зажгли. Я не устоял перед искушением заглянуть в
замочную скважину. В ее барочной рамке склонялась бритая головка.
Счастья-Нет, уткнувшись лицом в мои перчатки, плакал навзрыд.
Минут десять я простоял в нерешительности под этой дверью. Я уже готов
был открыть ее, как вдруг на лицо Счастья-Нет наложилось до полного
совпадения лицо Альфреда. Я крадучись спустился по лестнице, потянул за
шнур, вышел и захлопнул за собой дверь. На пустой площади фонтан твердил
свой торжественный монолог. "Нет, -- думал я, -- мы не одного царства.
Пробудить ответное чувство в цветке, в дереве, в звере уже прекрасно. Жить с
ними невозможно".
Разгорался день. Петухи пели над морем. Его присутствие выдавала темная
прохлада. Из выходящей на площадь улочки появился человек с охотничьим
ружьем на плече. Я шел к себе в гостиницу, таща за собой неимоверную
тяжесть.